«Когда мы приезжаем в региональные психоневрологические интернаты, то часто слышим от сотрудников, что, по их мнению, недееспособный человек не должен делать ничего, — говорит психолог Мария Сиснёва. — Не должен работать или учиться. Или знать размер своей пенсии. Или иметь мобильный телефон. Я в этом году встречала в регионах людей, которые никогда в жизни не видели денег. Одному 28 лет, другому — 35, оба выросли в детских домах-интернатах. Спрашиваю сотрудников: «Почему?» — «Потому что они недееспособные…».
Мария Сиснёва — клинический психолог и эксперт Экспертно-методического центра «Особое детство». В 2016 году она начала проводить в московских социальных домах (бывшие ПНИ) тренинги для людей, которые хотели бы восстановить дееспособность и жить самостоятельно. Мария рассказывает «Журналу о благотворительности» о том, как можно помочь людям вернуть дееспособность и восстановить в базовых правах — учиться, работать, пользоваться телефоном и учиться тратить собственную пенсию.
— В России для людей с психическими расстройствами долгое время существовало только два статуса: полностью дееспособен или полностью недееспособен. Черное или белое. И многим специалистам было понятно, — прежде всего, правозащитникам и юристам, — что это — неправильная ситуация. Да, психическое расстройство накладывает ограничения на то, как человек функционирует. Но сказать, что людей с психическими расстройствами можно поделить только на две группы — или человек понимает все юридические действия и полностью отвечает за их последствия, или он вообще ничего не понимает и ни за что не отвечает, — такая полярность всем представлялась весьма сомнительной.
И в 2015 году в российском законодательстве появился институт ограниченной дееспособности вследствие психического расстройства, и это увеличило возможности для возвращения человека в социум. Но практически сразу стало понятно: если человек долго жил в интернате, то его социальные навыки сильно ограничены.
И даже если человек неплохо соображает, сам он через экспертизу и суд, вероятно, не пройдет. Людей надо специально готовить к процессу восстановления дееспособности, и с 2016 года мы стали делать тренинги для тех людей, которые живут в психоневрологических интернатах (сейчас они называются социальные дома, дома социального обслуживания и интернаты для пожилых и инвалидов).
— Это были очные тренинги?
— Да, начали мы в Москве с очного формата. Решение о восстановлении дееспособности принимает суд. Обязательная часть процесса — назначение и прохождение судебно-психиатрической экспертизы. И врачи-психиатры, эксперты обращают внимание на две группы критериев. Первые характеризуют клиническое состояние человека, как развивается его заболевание. А вторые — его социальное функционирование, в том числе, социально-правовые компетенции. Мы с коллегами поняли, что на социальное функционирование человека можно положительно влиять, и разработали программу тренинга. Она была экспериментальная, и мы ездили по московским интернатам, обкатывая ее «в поле», чтобы понять, что работает на практике, а где надо что-то улучшить.
— И что надо было улучшить?
— Уже в первом учреждении, с которым мы начали работать, у сотрудников было правильное представление, что такое дееспособность, и что для участия в тренинге надо отбирать людей, которые могут потенциально ее восстановить хотя бы до уровня ограниченной дееспособности. Что у них должно быть благополучное течение заболевания и, даже имея дефицит каких-то социальных навыков, они смогут их осваивать.
И вот администрация нашего первого интерната, врачи и соцработники подобрали группу из 12 человек, которые, по их мнению, могли бы функционировать более успешно, в том числе, и в юридическом плане: например, ходить в магазин и что-то самостоятельно покупать.
Кто-то из них уже пробовал восстановить дееспособность, но проваливался на судебно-психиатрической экспертизе. И первое, что нам стало понятно, что экспертиза и суд — это очень стрессовые ситуации, где человек не может без подготовки проявить себя с лучшей стороны.
— А человек приходит в суд один?
— В суд он приходит с юристом интерната, который представляет интересы заявителя. Но очень многие юристы формально относятся к этому вопросу. Ну сходил с человеком… А он, может, первый раз находится в зале суда и не понимает, что происходит. Причем, раньше судьи практически не задавали вопросов, и люди не очень нервничали, потому что лично к ним судьи обращались крайне редко. Но сейчас ситуация изменилась, судьи тоже начали у них что-то спрашивать.
А вот на экспертизу человек идет один, и хорошо, если она амбулаторная. Но чаще всего людей берут в стационарную экспертизу: человек ложится в экспертное отделение психиатрической больницы на 30 дней. И человека эта ситуация пугает и фрустрирует: незнакомое место, строгие порядки, его там оценивают, делают замечания. И человеку тяжело с этим справиться.
— Поэтому на экспертизе он проваливается.
— Да. Поэтому мы решили делать специальные занятия, которые помогут людям подготовиться к суду и экспертизе, в виде ролевых игр. Например, мы воссоздавали судебные заседания: у нас была трибуна, человека вызывали, чтобы он мог высказаться, сидел судья, секретарь суда…
И тут случился коронавирус. Мы не хотели бросать людей, которые очень старались, и сделали онлайн-программу. Тут уже подключились другие регионы. И однажды мы поняли, что хорошо обкатали программу и очно, и онлайн. Поэтому решили сделать проект «Новые возможности — новое качество жизни», который продолжается до конца 2025 года.
— Что в него войдет?
— В рамках этого проекта мы проводим социально-психологический тренинг по подготовке недееспособных граждан к восстановлению дееспособности для 13 учреждений в пяти регионах страны и выпустим методическое пособие. Причем, обучать важно не только проживающих, но и сотрудников, которые потом сами смогут проводить такие тренинги у себя в учреждениях. Поэтому в начале года мы поехали в регионы для отбора участников. И там мы увидели то, что видели лет 10 назад в Москве: недееспособный человек — это человек в состоянии «гражданской смерти».
Сотрудники региональных учреждений не понимают, что такое дееспособность. А это, если говорить словами экспертов, умение понимать значение своих действий и руководить ими.
То есть способность человека позаботиться о себе и своем имуществе и совершать для этого юридические действия. Ты способна сходить в магазин и позаботиться о том, чтобы у тебя дома была еда, но уложиться в зарплату? Вот такие простые прикладные вещи характеризуют дееспособность каждого человека…
И, судя по тому, сколько людей у нас не могут рассчитаться с кредитами, я бы сказала, что и среди психически здоровых людей есть ограниченно дееспособные, которые не очень понимают значение своих действий и не очень умеют ими руководить… Но дееспособность не касается, например, права на труд и образование.
— А недееспособный человек имеет право подписывать трудовой договор?
— Да, потому что трудовое право стоит особняком от гражданско-правовых отношений. И есть разъяснение Верховного Суда, что недееспособный человек имеет право подписывать трудовой договор. И право на труд по Конституции принадлежит недееспособным людям тоже. Но сотрудники учреждений об этом не знают. Де факто в некоторых регионах, если психически больной человек становится недееспособным, он лишается всего: доступа к актуальной информации, к сведениям о своем имуществе и доходах, возможности учиться и работать.
Я так спросила одного проживающего в региональном ПНИ: «Можете узнать размер своей пенсии?» — «Да, я схожу в социальный отдел». Размер пенсии сотрудница ему помялась, но сказала. Он тогда говорит: «А сбережения у меня какие?» — «А это конфиденциальная информация». — «От кого конфиденциальная? Это мои сбережения на моем счете, не на вашем». — «Нет, я вам не скажу, вы недееспособны, вы не имеете права знать…».
Это — правовая безграмотность сотрудников, но отражается-то она на людях.
В другом учреждении спрашиваю: «Почему ни у кого нет мобильных телефонов?» — «Они же недееспособные. И кому им тут звонить?..» И поскольку этим людям ничего не разрешают, то социальный разрыв между нами и ими становится все больше. И у людей может быть очень благополучное течение заболевания, но они ничего не знают.
Вот человек, много лет прожил в интернате. Его на экспертизе спрашивают: «На что вы копите деньги?» Он говорит: «Я когда-то путешествовал, если я стану дееспособным, то хочу путешествовать». Ему говорят: «Да? А как можно сделать себе загранпаспорт?» — «В ОВИРе…». То есть, за все эти годы до него не дошла никакая актуальная информация на этот счет.
— А сотрудники должны были ему это рассказать?
— Да, в законе написано, что опекун — ПНИ — должен «способствовать восстановлению способности человека понимать значение своих действий и руководить ими». То есть, опекун должен проводить реабилитацию и социальную адаптацию этих людей. А по факту от них всё скрывают. Телефон нельзя, знать размер своей пенсии нельзя. Или попробуй спросить в юридическом отделе про статус своего имущества! А ведь многим людям в интернате принадлежит собственность.
Информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство тоже подписывает за них опекун, а это неверно юридически! Если недееспособный человек идет к стоматологу, то должен пописать согласие сам, если он в сознании и понимает происходящее. Но люди в ПНИ ничего про это не знают и никогда его сами не подписывают.
В правовом смысле это — вакуум. Поэтому мы прописали в нашем проекте тренинг и для сотрудников, потому что, во-первых, поняли, что у них самих существуют пробелы в юридической грамотности. А во-вторых, решили использовать каскадный метод распространения знаний и информации для увеличения количества благополучателей. Я в течение года могу провести тренинг у шести групп, это 60 человек, мало. А если я научу одного сотрудника, то он будет проводить такие тренинги в своем учреждении каждый год.
— Это если сотруднику понравится эта идея. А им она нравится?
— Все регионы очень разные. Есть те, где у сотрудников горят глаза, и они, правда, хорошо относятся к подопечным, хотят им помочь и очень расстраиваются, когда тем отказывают на экспертизе или в суде. Они с удовольствием и в тренингах участвуют, и дополнительные вопросы задают. А есть учреждения с очень равнодушными сотрудниками, их немного, но они есть.
— Это лень или позиция?
— Это позиция. Они стигматизируют людей с психическими расстройствами. Вот написала мне одна сотрудница: «Я считаю, что для этих людей дееспособность — это, как для ребенка лишний повод покачать права. Очень жаль, что понятие дееспособность не включает в себя эмоциональную зрелость и умение осознавать, что твое поведение может приносить дискомфорт окружающим. Они все очень эгоистичны!». То есть, у нее есть какая-то личная обида и предубеждение.
Но среди дееспособных людей разве нет эгоистов, и все эмоционально зрелы? Как будто для того, чтобы стать ограниченно дееспособным, человек должен стать совершенным во всем. Речь же идет про гражданско-правовой контекст.
— Каких результатов вы ждете за год?
— Мы уже провели тренинги в 13 интернатах пяти регионов проекта — это Башкортостан, Московская, Ярославская, Новгородская области и Москва. А в четырех регионах перешли к супервизиям сотрудников, которые теперь сами проводят тренинги. Все участники тренингов объединены в групповые чаты, где они могут задавать вопросы, и если они сложные, то мы адресуем их правовому отделу. То есть мы продолжаем работать над их юридической грамотностью и ведём пост-тренинговое сопровождение.
А ещё написали методическое пособие по проведению этого тренинга, и сейчас оно готовится к выпуску в электронном виде. Пособие уже переведено на «ясный» язык, и выйдет его адаптированная версия, где все материалы будут изложены крайне доступно для тех людей, которые имеют интеллектуальные нарушения или большие пробелы в обучении.
Мы рассчитываем, что более 40 сотрудников к концу году станут сертифицированными тренерами по самостоятельному проведению программы социально-психологического тренинга по подготовке недееспособных граждан к восстановлению дееспособности. И это не только специалисты из интернатов: к нашему обучению присоединились заинтересованные сотрудники из социально ориентированных НКО. То есть кроме 126 участников (жителей интернатов), которые пройдут наш тренинг в проекте, еще большее количество благополучателей получат такую же помощь в будущем благодаря обученным специалистам. Это обеспечит не только расширение возможностей реабилитационной помощи средствами социально-психологического тренинга, но и преемственность реабилитационных мероприятий.
